Заранее вынужден извиниться пред теми, кто станет случайными – или нет – читателями этих строк. До сего момента я никогда не записывал свои мысли и переживания на бумагу, считая такое занятие недостойным мужчины, поэтому некоторая часть моего рассказа может показаться сумбурной и совершенно неправдоподобной. Уверяю вас, впечатление возникнет оттого лишь, что писатель я неважный, а в теперешнем моём положении просить кого-то изложить за меня пережитые мной события, имевшие место в первых числах ноября 1932 года, едва ли возможно.
Началом истории, о которой я намерился поведать в этих записях, следует считать посылку, что пришла в мой офис на Бейлиф-авеню. В ту пору я мнил себя частным детективом, уверенность мою подкрепляла выданная не без помощи моего дорогого дядюшки лицензия. Мне казалась преисполненной некой неуловимой романтики жизнь искателя истины в запутанных делах, приправленная нищетой и великим множеством неоплаченных счетов, грозящих вот-вот оставить меня без крова. В Хорвестауне, городке, который любители путешествий едва ли отыщут на карте, не происходило ничего таинственного. Люди рождались, работали, обзаводились потомством, умирали – и умирали не от пули или ножа, а от предательских объятий времени. Если возникала нужда в моих услугах, то они почти всегда сводились к поимке мелких воров, по вине которых разорилось несколько лавок, и без того находившихся в бедственном положении. Полиция не слишком усердно занималась такими делами, охотно предоставляя мне возможность заработать себе на завтрак, и дела мои шли, пусть не слишком успешно. Не обладая выдающимся талантом в области сыска (здесь стоило бы уточнить, что «выдающимися» я считал Холмса и Дюпона, никак не меньше), я, тем не менее, умел слушать, и умения этого для борьбы с преступным миром Хорвестауна было достаточно. Впрочем, «мира»-то никакого не было, городок был слишком мал и беден для того, чтобы плодить зло. Однако события, которые мне довелось недавно пережить, заставили меня увериться в том, что подобные Хорвестауну тихие уголки нашей планеты становятся колыбелью для подлинного ужаса, с которым едва ли могут сравниться злодеяния самых жутких убийц из рода человеческого.
За мутным окном офиса было утро, сырое и хмурое, когда в дверь постучали. Я поднялся с дивана, однажды ставшего моим гонораром, и вежливо поинтересовался у визитёра, с какой целью он решил посетить меня в столь ранний час. Донесшийся из-за двери голос возвестил о том, что для меня имеется посылка, и с моей стороны было бы весьма любезно впустить почтальона, её принесшего. Эта новость весьма озадачила. Я не получал корреспонденции уже несколько лет, если не считать бесконечные счета, благодаря которым на моей талии с того момента, как я покинул стены Скинблэйзстоуна в поисках более увлекательного занятия, не прибавилось ни дюйма жира. В присланной неизвестно откуда посылке было нечто зловещее. Внутренний голос убеждал меня вернуться в объятия Морфея, сообщив почтальону, что тот ошибся адресом, но любопытство взяло верх.
Забрав из рук невысокого седовласого мужчины, которому форма была весьма к лицу, небольшую – около фута в длину, фут в поперечнике и дюймов восемь высотой – коробку, я положил её на свой письменный стол и сделал шаг назад, почувствовав некоторое смятение, словно под упаковочной бумагой была моя смерть. Университет Скинблейзтоун, что близ Грэйпвича. Профессор Говард Морган, о котором я слышал множество нелестных речей ещё до того, как решил бросить учёбу. Выдающийся зоолог, убеждённый в том, что в потаённых местах Земли ждут открытия тысячи неизвестных человечеству видов, и якобы видевший в одной из экспедиций несколько весьма диковинных существ. Правда, по какой-то причине задокументировать их существование профессору не удалось, его рассказ учёным миром не был принят на веру. Некоторое время Моргана всячески осмеивали, а в Скинблейзстоуне даже намеревались искать ему замену, однако любое волнение рано или поздно приходит к покою. Профессор вернулся к своему обыкновенному образу жизни, но не оставил мысль о том, что человечеству следует умерить свою гордыню и принять как данность то, что ему всё ещё так мало известно о мире, ставшем его колыбелью. И вот теперь он присылает что-то не кому-нибудь, а мне. Какую цель он преследовал? А главное, что же в этой посылке? Я колебался ещё несколько мгновений, но затем всё-таки разрезал упаковочную бумагу.
Внутри оказался увесистый чёрный томик, на обложке которого значилось: «Артур Уивер. Дневники и мысли». Меня всегда умиляли подобные издания – обыватель живёт жизнью другого человека с интересом, всегда в разы большим того, что вызывает в нём собственное бытие. Даже если автор дневника весь свой век мирно курил трубку на веранде, его опус непременно привлечёт внимание и найдёт множество читателей. Я не относил себя к поклонникам такого творчества и совершенно не представлял, кто такой этот Артур Уивер. Меня посетила мысль, что вероятно произошла какая-то нелепая ошибка, а печатное издание предназначалось не для моих глаз, однако к томику прилагалась записка, гласившая: «Дорогой мистер Картер! Мне очень неловко просить Вас тратить Ваше бесценное время на мою скромную особу, но к тому меня вынуждают обстоятельства. Опасаясь быть осмеянным вновь, я не имею желания привлекать к делу кого-либо другого, а о Вашем умении хранить секреты я слышал немало. Поэтому я был бы весьма Вам благодарен, если бы Вы не сочли за труд изучить книгу, что я Вам отправил, а вслед за тем посетить Скинблейзстоун, где мы с Вами нашли бы применение Вашему таланту детектива. С надеждой на Ваше великодушие, профессор Говард Морган».
Признаться, меня эти строки весьма озадачили. Вне Хорвестауна услуги мои никому особенно не требовались, ибо моим скромным способностям даже здешние жители порою не уделяли внимания, предпочитая обращаться за помощью к полиции или детективам из других, более уважаемых в определённых кругах городов. Каким образом профессор Морган вышел на меня – одному Богу известно, ибо Скинблейзстоун забыл меня, как кошмарный сон, после того, как я сбежал из его стен, попутно совершив множество поступков, низких настолько, что одна лишь мысль о них разжигает во мне пламя ужасного стыда. Не менее странное впечатление произвёл труд загадочного Артура Уивера, с которым просил меня ознакомиться профессор. Кто такой этот Уивер, что ценного может быть в его опусах? Чтобы не мучиться попусту этими вопросами, я сделал себе кофе и, расположившись на диване с наибольшим удобством, углубился в чтение присланного фолианта.
Вступительная глава за авторством некого Итана Розуэлла рассказывала о самом Уивере, это для меня представляло интерес в первую очередь. Артур Уивер был замечательным археологом и лингвистом своего времени, сосредоточившим свои усилия на поисках памятников шумерской цивилизации. Здесь стоит добавить, что наибольшее внимание Уивер уделял периоду Убейд. Я совершенно не понимал, что это означало, а Розуэлл не потрудился дать никакого объяснения, однако упомянул, что в Убейд шумеры не имели письменности, поэтому время это до сих пор хранит великое множество тайн, разгадать которые современная наука не в силах. Уиверу каким-то образом удалось расшифровать рунические знаки, которыми шумеры пользовались в Убейд, тем самым он мог бы позволить будущим поколениям историков ворваться в заветные гроты этой малоизученной эпохи. Но не позволил. Уивер совершенно не позаботился о передаче своих наработок кому бы то ни было, и унёс своё бесценное знание с собой в могилу. Единственным наследием этого неоспоримого гения стали несколько переводов легенд убейдского периода, столь безыскусных, что многие учёные не сочли их подлинными
Ознакомившись с содержанием бесценных для историков памятников шумерского фольклора, я не без удивления отметил то, как древние сочинители описывают свои божественные силы, правившие миром в те далёкие времена. Разумеется, меня сложно назвать блестящим специалистом по утонувшим в водах забвения цивилизациям, однако образование позволяет мне судить о том, что некоторые из них говорят о божествах из «Звёздной Пустоты». Уивер говорил о том, что и для шумерской цивилизации такое не совсем обычно, хотя мифология этого народа в целом ставит науку в тупик, ибо достаточно разрознена – даже отдельно взятый шумерский город может иметь своих покровителей. «В наше время, – писал учёный, – нет никаких оснований полагать, что науке известны все стихии и божества, почитаемые шумерами, ибо столь древние народности никогда нельзя постичь до конца, как нельзя коснуться дна бездонной пропасти. Легенды о Ку Ру’лхтаг, датированные Убейдами, пусть весьма относительно, должны быть приняты к рассмотрению историками, ибо имеют полное на это право». Ку Ру’лхтаг, или «звёздные мудрецы», были существами с невероятной силой разума, позволяющей им перемещаться на иные планеты. Они изучали миры, нередко вмешиваясь в ход развития видов и ещё чаще помогая разумным цивилизациям в их поисках знания. Признаками такого вмешательства всегда были неожиданные прорывы и открытия в области науки и техники, нередко воспринимаемые традиционными учёными как ересь. Когда я отложил книгу и попытался сопоставить эту часть легенды с тем, что знал о науке нашего мира, мне стало несколько неуютно. Стоит вспомнить Коперника и Фарадея. Можно ли предположить, что им помогали таинственные божества, о которых говорят найденные Уивером легенды? Мне совершенно не хотелось верить в это. Не потому, что я считал подобные гипотезы нелепейшим бредом, а потому, что сама мысль о существовании столь могущественных сил вызывала во мне страх. В наш век человек перестал бояться богов, ибо наука развеяла значительную часть мифов. Но некоторые из них всё ещё живут, устояв перед натиском цинизма учёных, и вселяют в сердца обывателей ужас.
Набив трубку, некогда принадлежавшую моему покойному отцу и ставшую для меня единственной памятью о нём, я сделал несколько затяжек, это помогло мне совладать с собой и продолжить чтение. Далее Уивер писал о том, что прибытие Ку Ру’лхтаг на нашу планету было сопряжено с определёнными трудностями, ибо представители человеческой расы в большинстве своём истеричны, и всё неведомое им они стремятся непременно изгнать из своего бытия, а то и полностью уничтожить. Ни о каком соглашении с властителями и всеми теми, кто имел власть и влияние на разумы людей, не могло быть и речи. Ку Ру’лхтаг должны были сохранить своё пребывание среди нас в тайне, следовательно, нуждались в неком подобии оболочек, имитирующих человеческий облик. Обладая выдающимися знаниями в области биологических наук и располагая технологиями, недоступными даже в грёзах гениальнейшим из учёных, «звёздные мудрецы» могли бы создавать эти оболочки из «исходного материала». Мне не требовались пояснений, чтобы понять, о каком «материале» шла речь. Человеческие ткани. Рекомбинируя отдельные клетки, Ку Ру’лхтаг получили возможность создавать себе жуткое подобие костюмов для выхода в свет, то есть в мир людей. Но ведь «исходный материал» нужно было добывать. Этим занимались Гашаал, которых Уивер называет «расой рабов, беспрекословно подчиняющихся Ку Ру’лхтаг». Они были похожи на комаров, увеличенных неведомой силой в несколько десятков раз и имевших ко всему прочему щупальца, окружавшие торчавший из шарообразной головы хоботок. Спускаясь на птицах из тумана, Гашаал высасывали кровь и забирали плоть у тех несчастных, кого Ку Ру’лхтаг посчитали недостойными отпрысками человеческого рода. Простые люди, заполнявшие улицы городов и базарные площади, рабы винной бочки, праздные гуляки – все они становились жертвами Гашаал. Ку Ру’лхтаг считали, что поступают правильно, очищая мир людей от тех, кто не оставлял потомкам ничего великого. В понимании инородцев, это была разумная цена за принесённые человечеству знания.
***
К моему удивлению, Уивер не обвинял Ку Ру’лхтаг в жестокости и отрицании ценности человеческой жизни. Он скорее оправдывал такое поведение, сравнивая его с тем, как исследователи эпохи великих географических открытий убивали представителей фауны тех мест, куда они прибывали, с тем, чтобы не умереть от голода. Я не мог разделить такого мнения, искренне надеясь на то, что сказанное в легендах – чистый вымысел, что никакие пришельцы не посещали наш мир, и что на меня внезапно не нападёт жуткое смешение комара и осьминога в час, когда на Хорвестаун опустится туман. Надежды эти стали путеводной нитью для моего разума, по которой ему предстояло выбраться из тёмного лабиринта ранее неведомого мне страха, прежде чем автобус доставит меня в Грэйпвич. Однако я едва ли слукавлю, если скажу, что нить оборвалась ровно в тот момент, как я въехал под плотный купол зловещего тумана, скрывавшего сей мрачный городок, лежащий на пути в Скинблейзстоун. Я невольно поёжился при мысли о том, что мне предстоит провести в Грэйпвиче целую ночь, ибо добраться до университета можно было лишь утренним транспортом. Единственная в городке гостиница видом своим лишь усилила мою тревогу. Обветшалое здание, окна которого светились неестественно красным светом, будто бы рассекало кровавыми рукавами серую пелену тумана, предупреждая простодушного путника о том, что в Грэйпвиче покой и умиротворение – редкие гости.
Положив перед портье – сухим стариком с редкими седыми волосами и иссохшими губами – полтора десятка долларов, я стал обладателем ржавого ключа с увесистым металлическим брелком, на котором был выбит номер моей комнаты. Двести тринадцать. Меня нельзя было назвать излишне суеверным, оттого перед чёртовой дюжиной страха я никогда не испытывал. Тем страннее было то гнетущее состояние, что овладело мной, едва я взял ключ у портье. Будто бы некая часть меня увидела нечто впереди, узнала о тех страшных часах, что мне предстояло пережить. Но я не внял этому вызывавшему дрожь шёпоту подсознания. Да, слово «подсознание» было для этого явления подходящим. Введённый чуть более сорока лет назад Пьером Жане термин в дни моей учёбы в Скинблейзстоуне казался мне совершенно отвлечённым и далёким от бытия заурядного человека. Теперь же я признал состоятельность «Психического мира истериков», ибо в те минуты, что я шёл по коридору к комнате двести тринадцать, я сам был таким «истериком».
Замок покосившейся двери, как полагается в местах для ночлега подобного рода, выразил своё недовольство моим визитом, отказавшись впускать меня; мне пришлось потратить около четверти часа на то, чтобы совладать с ним. Впрочем, едва ли можно назвать наградой за это истязание скудное убранство, ожидавшее меня внутри. Говоря, однако, по чести, кроме кровати и уборной мне ничего тогда не требовалось – по крайней мере, таким требованиям комната удовлетворяла. Единственное окно с мутным стеклом было распахнуто настежь с тем, видимо, чтобы запах сырости, что нёс с собой уличный туман, скрыл явственно чувствующийся смрад упадка гостиницы. Я не стал зажигать свет, ибо не видел в нём надобности, и не снимая обуви лёг на едва способную выдержать мой вес кровать. Мне виделось излишним пытаться привести себя в порядок после моего изнурительного путешествия, я немедленно сомкнул глаза и попытался уснуть.
Выспаться мне, по всей видимости, было не суждено, ибо едва сочившийся через окно туман соединился с туманом дремоты, мой слух уловил невнятный звук из-за окна, более всего напоминавший шелест крыльев. Я сию же минуту вскочил с кровати и выхватил из наплечной кобуры, которую всегда надевал поверх рубашки, пистолет. Звук повторился и стал будто бы ближе. Я нацелил оружие на окно, пытаясь унять овладевший мною страх. Пелена тумана снаружи была безупречно серой и густой настолько, что едва ли можно было увидеть ладонь своей вытянутой вперёд руки. Никого. Но я не спешил опускать пистолет. Руки намертво вросли в рукоять, дрожь заставляла себя ненавидеть, но я ничего не мог с этим поделать. Спустя несколько мгновений случилось то, что стало для меня оправданием моей трусости и причиной, по которой я должен был эту трусость благодарить за отсрочку теперь уже скорой моей смерти.
Из тумана появились два лиловых щупальца, вроде тех, которыми природа наградила осьминогов, и медленно потянулись ко мне. Ужас сковал моё тело, я хотел закричать, но не мог сделать даже этого. Подвижным остался лишь палец на курке, но он будто бы обрёл собственное сознание, не повинуясь приказам моего разума и совершенно забыв о том, что на свете есть я, что ко мне приближается сама смерть в одном из тысяч своих обличий. В тот миг мне под силу было лишь зажмуриться. Едва я выполнил сие действие, недостойное бесстрашных детективов из историй Дойла и По, прозвучал выстрел. В ту же секунду сковавший меня паралич спал, чем я не преминул воспользоваться, расстреляв всю обойму в невидимое чудовище. Щупальца исчезли в тумане, послышался звук падения. Я немедленно выскочил из комнаты и направился на улицу, намереваясь выяснить, кто или что напало на меня. Ей богу, лучше бы мне было остаться в своей комнате, под прочной скорлупой неведения, что охраняет человеческий рассудок от подлинных ужасов Вселенной. Под моим окном лежало существо, походившее на комара необыкновенной величины, с восемью щупальцами вокруг хоботка. Гашаал из легенд, найденных и переведённых Уивером.
Знание, поразившее мой разум своим ядовитым жалом, больше не позволило бы мне уснуть. Я решил не возвращаться в номер, в особенности принимая во внимание то, что там я бы не был в безопасности. Вместо этого я решил несколько успокоить себя в одном из подпольных заведений, что именовались «спикизи». Возникшие вполне закономерно после установления запрета на алкоголь, подобные подвалы были невероятно популярны у обывателей, мне оставалось только строить догадки о том, какую прибыль получал хозяин спикизи за один вечер. Решив прибавить к этой сумме несколько десятков долларов из своего кармана, я спрятал тело Гашаал в нише, проделанной временем и сыростью в одной из стен гостиницы, и направился к портье с тем, чтобы узнать у него, где подают нужные мне напитки. Старик удивительным образом сохранял бодрость в столь поздний час и охотно ответил на мой вопрос, с той лишь оговоркой, что охота его стоила ещё десяти долларов. Ближайшее заведение располагалось прямо здесь, на цокольном этаже гостиницы, и у меня не осталось никаких сомнений, что портье имел солидную долю в этом незаконном предприятии. Впрочем, я приехал в Грэйпвич не за тем, чтобы обращать на путь истинный людей, которые просто пытаются выжить в смутное время.
Спустившись по узкой лестнице и отворив тяжёлую дверь, я оказался в царстве мрака, табачного дыма и нестерпимо резкого запаха спирта. Около полутора десятка человек сидели за пятью из шести столов, и я с удовольствием отметил, что смогу предаться размышлениям, не прерываясь на нелепые беседы, на которые обыкновенно незнакомцев может сподвигнуть алкоголь. Спешно заняв свободный стол и заказав двойную порцию виски, я решил попытаться привести произошедшее несколько минут назад к какой-то хоть сколько-нибудь правдоподобной системе. Мне жутко не хотелось верить в то, что шумерские легенды правдивы, и Гашаал действительно существуют. Хотя как ещё можно истолковать мерзкую тварь, что лезла в окно моей комнаты? Я посещал занятия по естественным наукам в Скинблейзстоуне и знаю, что означает слово «мутация», но здесь едва ли можно говорить об изменении вида, ибо предпосылок тому нет совершенно. А ведь если «комар» действительно принадлежал к расе чужаков, значит, и Ку Ру’лхтаг существуют, и это угрожает миллионам простых людей, чья жизнь, в понимании чужеродцев, не имеет никакой цены. Вряд ли Ку Ру’лхтаг при всей своей мудрости способны понять, что гении не смогут изменить мир, не прибегая к помощи «бесполезной толпы», как не может голова сдвинуть камень без рук. Впрочем, пришельцы были неприятны мне в гораздо большей степени тем, что моё занятие, очевидно, виделось им столь же бесполезным для великого будущего человеческого рода, подтверждением чему был мой недавний визитёр с лиловыми щупальцами.
Чем дальше меня заводили подобные размышления, тем больше у меня появлялось сомнений в том, что я поступил правильно, откликнувшись на просьбу профессора Моргана и прибыв в этот туманный городок. Не буду спорить с тем, что решение моё было принято главным образом благодаря размеру гонорара, который я намеревался затребовать у профессора, однако много ли счастья в деньгах, если жизнь твоя оборвётся, не дав возможность их потратить?
— Я ожидал увидеть вас здесь, это типично для вашего рода занятий, – услышал я сзади. Голос был тихий и размеренный, в каждой нотке чувствовалась неколебимая уверенность. Такой голос мог принадлежать только одному человеку.
— Профессор Морган? – спросил я, не оборачиваясь.
— Вы совершенно точно угадали, что, впрочем, также нельзя назвать необыкновенным для детектива, – Морган обошёл стол и сел напротив меня.
До этой встречи я видел лишь одну его фотографию в газете, ещё тогда меня поразило странное несоответствие его облика типичной внешности профессора. Прекрасно сложенный, больше всего он походил на греческого атлета, причём впечатление нисколько не портила седина, обелившая аккуратно подстриженные волосы. Сейчас, имея удовольствие видеть Моргана таким, каким его не показал бы ни один снимок, я утвердился во мнении, что он похож на учёного даже в меньшей степени, чем я.
— Прошу извинить меня за то, что нарушил ваше весьма относительное уединение, но ждать до утра я не мог. Не сочтите меня трусом, но мне неприятно столь пристальное внимание к моей персоне.
— Я едва ли понимаю, о каком внимании идёт речь, – покачал я головой. – Вы просили приехать и помочь вам в некотором деле, я приехал. Вы не указали в записке, в чём будет заключаться моя помощь, и это ваше право. Но теперь, когда мы, наконец, встретились, я бы хотел прояснить для себя детали того, чем мне здесь предстоит заниматься.
— Это вполне закономерно. Три дня назад я получил томик, который выслал вам, с содержанием которого, я надеюсь, вы успели ознакомиться. Кто-то ночью положил его в мой почтовый ящик, прикрепив скрепкой к обложке записку. Она гласила: «Неужели вы столь же слепы, сколь слеп учёный мир, отрицающий всё, что не может постичь примитивная человеческая наука?».
— Вопрос довольно глубокий, – усмехнулся я. – Так в чём же «слеп» учёный мир?
— Видимо, в том, что труды Уивера традиционными историками не принимаются всерьёз. Его дневники читают с улыбкой, как большую научную сказку. Легенды о Гашаал и Ку Ру’лхтаг никто даже не удосуживается причислить к шумерскому фольклору, все считают их чистейшим вымыслом Уивера. Однако я нашёл несколько весьма интересных свидетельств тому, что в Грэйпвиче и его окрестностях видели существ, подозрительно похожих на Гашаал. Многие считают это алкогольным бредом, потому как число спикизи в городке довольно велико, думаю, даже в больших городах их едва ли столько наберётся. Но мне, как зоологу, такой удивительный вид был бы весьма интересен, так что я не намерен сбрасывать со счетов даже самые безумные слухи.
— Можете не сомневаться в том, что слухи небезосновательны, – кивнул я. – Совсем недавно я имел несчастье в этом убедиться.
— Как? Где? – оживился Морган.
— Давайте прежде закончим с вашей историей. Вы говорили о каком-то излишнем внимании. Значит ли это, что за вами кто-то следит?
— У меня есть все основания так думать. Где бы я ни находился, в поле моего зрения всё время попадает один и тот же человек. Полный, преклонных лет, с бакенбардами, носит дорогие очки. Такая внешность более всего подходит успешному дельцу или аристократичному франту, хотя, конечно же, я не могу судить о роде занятий моего преследователя лишь по его облику.
— Он не пытался с вами заговорить?
— Нет. Всякий раз, когда этот мужчина ловил мой взгляд, он немедленно исчезал. Понимаете? Растворялся в воздухе. Будто такое допускают законы физики.
— Может, вы просто слишком много работаете? – спросил я как можно более спокойным голосом, дабы собеседник мой не подумал, что я над ним насмехаюсь. – Усталые глаза порой видят то, чего нет и не может быть.
— Это не галлюцинации, мистер Картер. Я ожидал подобной реакции от человека с таким скудным образованием, ставшим причиной ограниченности мышления. Не думайте, что я намерен оскорбить вас, я всего лишь оперирую фактами. Окончи вы в своё время Скинблейзстоун, вы наверняка стали бы таким же мечтателем, как я. В вас бы жила вера в то, что наука человечества – это всего лишь хрупкий росток, тянущийся к свету истины, и ему неведомо, что истина эта вполне может оказаться обычной лампой накаливания. Знание, которое наш род копит тысячелетиями, ни в коем случае не абсолютно – это лишь один из множества типов призм, сквозь которые разум воспринимает окружающую действительность. Мы принимаем на веру то, что сумма углов в треугольнике равняется ста восьмидесяти градусам, и ничто в мире не заставит нас усомниться в доказательстве этой закономерности. А на скольких аксиомах зиждутся точные науки? А сколько тёмных пятен в «Происхождении видов»?
— Я позволю себе проигнорировать ваши слова в мой адрес, мистер Морган, но вы действительно думаете, что закон сохранения массы допускает исключения?
— В том мире, в котором он был открыт – возможно, нет.
— В «том мире»? – я уже перестал понимать, что и зачем говорил профессор, просто воспринимал его слова, как данность. – Хотите сказать, что следивший за вами принадлежит другому миру?
— Я ничего не хочу сказать, Джеймс, – Морган впервые за всё это время назвал меня по имени, видимо, он наконец-то посчитал меня достойным такой чести. – Объективно можно утверждать, что шумерские легенды, которые нашёл Уивер, небезосновательны. Вы сами сказали, что убедились в правдивости слухов о Гашаал. А Гашаал не рождены на нашей планете. Как и Ку Ру’лхтаг, которых они сопровождают как рабы. Теоретически можно предположить, что некоторые физические законы Земли к нашим гипотетическим гостям нельзя применить.
— Ваши рассуждения не слишком похожи на досужие разговоры о препарировании лягушек. Вы не ошиблись с выбором области своих учёных исканий?
— Наука, мой друг, всегда неделима, – улыбнулся Морган. Была в его улыбке некая издевательская снисходительность, что не могло не раздражать. Едва ли во всём мире найдётся хоть один человек, способный испытывать удовольствие оттого, что его считают недалёким. – Её нельзя разрезать, как яблоко из летнего сада, и признать своей лишь одну дольку. Подлинный искатель знания обязан вкусить весь плод, потому как объекты материального мира никогда не ограничатся одной долькой. Впрочем, вам я это говорю напрасно, вы ведь бесконечно далеки от науки.
— Мистер Морган, – произнес я сквозь зубы, пытаясь побороть заклокотавшую во мне злость, – я по достоинству оценил ваши замечания на мой счёт и вашу справедливую оценку моей образованности, однако глупцом считать себя я не намерен. К тому же мне понятно из ваших слов, что вы допускаете некоторую вероятность принадлежности вашего преследователя к Ку Ру’лхтаг. Если раньше я назвал бы такую версию совершенно безумной, то теперь мои сомнения в том, что легенды о «звёздных мудрецах» не более чем вымысел, не позволяют мне этого сделать.
— Почему же вы стали сомневаться, Джеймс?
— Около часа назад я застрелил некое существо, пытавшееся проникнуть в мою комнату через окно. Я склонен полагать, что это Гаша…
— Где оно теперь? – быстро перебил меня Морган. Непреодолимая жажда познания таинственных пришельцев впилась своими огненными когтями в его разум, выжигая страхи и сомнения.
— Я покажу, – спокойно ответил я.
Расплатившись за виски, я повёл профессора к той нише, где спрятал мёртвого Гашаал. Надо сказать, что у меня так же, как и у Моргана, появился интерес к чужеродцам, хотя не настолько сильный, чтобы я забыл достать пистолет, прежде чем ступить за порог гостиницы. Глупо было надеяться на то, что в тумане на улицах Грэйпвича больше нет чудовищ. Мир, до сего момента казавшийся обыденным и безопасным, стал вдруг пугающе незнакомым, заставив меня, по чести говоря, не слишком впечатлительного человека, искать во взгляде каждого встречного угрозу, которую не каждый обыватель смог бы себе представить. Я готов дать голову на отсечение, что даже профессор Морган не представлял себе весь тот ужас, который несло нахождение Ку Рул’хтаг среди людей. Едва ли мудрость других миров стоит пожизненного заключения в кандалах страха того, что в любое мгновение пришельцы могут выбрать тебя в качестве источника органического материала для своих оболочек. Ибо жизнь твоя представляется чужеродцам всего лишь незначительной деталью в исполинской машине, на которой человеческий род движется в завтрашний день. Можно ли забирать у кого-то бесценный дар жизни только потому, что он не гений своего времени?
***
Сомневаюсь, что профессора Моргана сейчас заботили подобные вопросы. Как только я представил его вниманию труп моего недавнего гостя, весь остальной мир для Моргана словно прекратил существование. Мне следовало бы немедленно догадаться о том, что вскрытие таинственного создания неминуемо, и что происходить оно будет в комнате гостиницы, которую я недавно занял, поскольку более подходящих для этого мест в Грэйпвиче не имелось. Как истинный джентльмен, Морган весьма ловко управлялся с кухонным ножом, движения его были ничуть не менее изящны, чем грациозное действо дирижёра на большом концерте, вроде тех, что заставлял меня посещать мой дядюшка, искренне веря, будто музыка способна, как он выражался, «повернуть меня к свету». Однако вскоре тщетность таких попыток заставила моего родственника прекратить истязание моего слуха Моцартом и Вивальди, а я так и остался «во тьме».
— Что ж, Джеймс, – произнёс Морган после того, как мёртвое существо, наконец, открыло его взору все свои зловещие тайны, – выражаясь вашим языком, мы с вами поставили на правильного жеребца.
— Мне такие фразы чужды, профессор. Позвольте напомнить вам, что я никоим образом не отношу себя к малограмотной черни, и подобные высказывания побуждают меня к раздумьям о немедленном возвращении в Хорвестаун, пусть даже без обещанного вами гонорара. Поэтому извольте говорить со мной подобающим образом, а если я не смогу понять некоторые из ваших слов, я сам попрошу у вас пояснений.
— Как пожелаете, мистер Картер, – улыбнулся Морган.
По всей видимости, его забавляла игра на струнах моего терпения смычком оскорбительного сарказма. Лишь мысли о размере вознаграждения за мою работу помогали мне обуздать гнев и вести себя относительно сдержанно.
— Видите ли, образец, что мы имеем, не является живым существом, насколько я могу судить. Это своего рода механизм, только основой для него послужил органический конструкционный материал, а не металл или древесина. Человечеству подобные технологии недоступны, в чём мы с вами можем не сомневаться, поэтому я намерен считать, что перед нами действительно представитель иного мира, творение разума, который мы на текущем этапе своего развития не способны постичь. В Гашаал удивительным образом сочетаются клеточные структуры и неорганические элементы, такие, как герметичный резервуар, состоящий, судя по всему, из некоего металла.
— Резервуар для чего? – это был самый простой из вопросов, что возник в моём сознании под натиском ужасающих фактов.
— Для сырья, которое Гашаал добывают для Ку Ру’лхтаг. Для человеческой плоти. Должен заметить, этот продукт довольно скоро портится, стало быть идея с резервуаром настолько же гениальна, насколько проста. А вот назначение звукового излучателя – по крайней мере, на него сей прибор в голове Гашаал походит больше всего – я не могу определить. Если перед нами машина, выполняющая заданную хозяином последовательность функций, то ей нет надобности в вербальном общении, не находите?
— Смею предположить, что устройство служит не для общения. Когда это… Этот механизм напал на меня, я ощутил страх, настолько сильный, что едва смог сделать выстрел. Готов поспорить на свой годовой заработок, что виной всему очень низкий звук, который издаёт Гашаал.
— Что? Разве звук способен парализовать? – Морган впервые за время нашего знакомства выглядел растерянным, в глубине души я возликовал, осознав, что нащупал область, в которой профессор не был силён.
— Как выяснилось, да. Три года назад, во время деловой поездки в Лондон, мой дядюшка предпринял последнюю попытку приобщить меня к искусству. Мы посетили «Лайрик», где весьма кстати Болдерстон ставил эффектную пьесу, названием которой я не намеревался осквернять свою память. Обычная театральная скука, внезапно превратившаяся в дикий ужас, прокатившийся по зрительному залу. Виной тому была не какая-то особенная постановка, а очень низкий звук, который в некоторый момент действа издала необыкновенной величины органная труба. У одного из зрителей было очень слабое сердце, он скончался на месте, обеспечив режиссёру, решившемуся на столь рискованный эксперимент, серьёзный судебный иск, который, однако, не был удовлетворён. Справедливости ради отмечу, что идея с трубой принадлежала не Болдерстону, а некому физику, о чём режиссёр поведал своему адвокату, оказавшемуся хорошим знакомым моего дядюшки. Столь любопытная случайность не могла не стать отправной точкой моего интереса к влиянию звуков на человеческую психику. Те немногие труды, что я прочёл, нисколько не помогают в моей работе, однако их изучение стало моим постоянным тайным увлечением.
— Значит, мы в вас ошиблись, мистер Картер, – этот хорошо поставленный голос, совершенно лишённый каких-либо интонаций, зазвучал у меня за спиной внезапно, заставив моё сердце сжаться от страха. Моя животная сущность немедленно почувствовала то, до чего разум дошёл спустя, казалось бы, целую вечность. Я обернулся и вскинул пистолет.
Прямо посреди злополучной комнаты, напротив меня и застывшего подобно древнегреческой статуе профессора, неизвестно откуда возник таинственный незнакомец, навязчивое внимание которого к Говарду Моргану привело меня в Грэйпвич. Почтенного возраста, облачённый в безупречный серый костюм, в дорогих очках, с изящными бакенбардами, он совершенно не был похож на пришельца из космоса, чем пугал ещё больше. Не так страшен волк, как страшен оборотень, чья тёмная сущность обёрнута в плоть доброго самаритянина.
— Кто вы? – спросил я, стараясь не выдавать свой испуг.
— Джеймс, Джеймс, – покачал головой незнакомец, – едва ли стоит тратить время на ненужные вопросы. Вы ведь уже знаете, кто я и зачем сюда пришёл.
— Вы – представитель расы Ку Ру’лхтаг, верно? – подал голос пришедший в себя Морган.
— Верно, – кивнул чужеродец. – Я намерен предложить вам, профессор, и вам, мистер Картер, присоединиться к поиску знаний, которые наша цивилизация ведёт с незапамятных времён. Вы, мистер Морган, проявили себя как в достаточной степени хладнокровный представитель своего рода, не прибегающий к помощи полиции или медиумов, едва заметив что-то, что не вписывается в привычный ход вещей. Ваше стремление понять нас и наших рабов весьма похвально. А вы, Джеймс, поначалу не были интересны нам, как компаньон среди звёзд. Ваша жизнь на поверхности была весьма жалкой, но своей страстью к раскрытию тайн мира, которую вы хорошо скрывали, вы заслужили моё расположение. А к моему мнению там, – незнакомец показал пальцем вверх, – прислушаются. Ваш вердикт, господа?
— То, что вы делаете, бесчеловечно, – сказал я, пятясь к окну. Падение даже с такой высоты не сулило ничего хорошего, но всё же было лучше, чем смерть от руки бессердечного визитёра. – Вам никто не позволял возвышать одних и истреблять других. Отрицая ценность одной человеческой жизни, вы отрицаете ценность всего человечества.
— Джеймс, что за вздор? – запротестовал Морган. – Науку во все времена называли бесчеловечной, ей приписывали богохульство, её выжигали огнём инквизиции. Но ведь она несёт миру свет бесценного знания!
— Миру без тех, кого самозваные «мудрецы» из космической пустоты посчитали недостойными жизни? Любое познание должно иметь в своём истоке гуманность, должно дарить плоды каждому, а не покоиться в амбарах жалких предателей рода человеческого. Я не желаю иметь ничего общего с пришельцами, и это мой ответ.
— Какая жалость, – покачал головой Ку Ру’лхтаг. – У меня нет никакого желания убивать вас, мистер Картер, но, вы ведь понимаете, что теперь, когда вы так много знаете, непозволительно оставлять вас в живых. Верно, профессор?
— Верно, – кивнул Морган. Он посмотрел на меня так, будто извинялся за свой проступок. Я до конца не верил в то, что этот светоч науки способен встать на сторону инородцев, до тех самых пор, пока руки профессора не сомкнулись на моей шее. Я выронил пистолет и захрипел, пытаясь высвободиться, но, как я уже упоминал ранее, Морган был прекрасно сложен, и не мне было с ним тягаться. – Прости, Джеймс, но я не могу оставить свои вопросы без ответов сейчас, когда передо мной открылась Вселенная.
Голос профессора звучал совершенно спокойно, будто это не он сейчас собирался убить человека своими руками и присоединиться к беспощадным тварям, возомнившим себя судьями человеческого рода. Я почувствовал, как темнеет в глазах, и сделал то единственное, что мне было по силам – напряжённые до предела мускулы высвободились в одном единственном рывке, выбросившем нас с Морганом в окно. Миг полёта казался вечностью, но его оказалось достаточно для того, чтобы мой противник оказался снизу и размозжил себе череп о булыжник, которым была вымощена улица.
Ночь в туманном городке закончилась, холодное лезвие утра разрезало узел, в который сплелись наши с профессором судьбы. Учёный был мёртв, а таинственный незнакомец оставил меня, справедливо полагая, что убийство Говарда Моргана станет для меня могильным крестом. Так и случилось – я был арестован первым же полицейским патрулём, а уже через месяц мне был вынесен смертный приговор, ибо на суде в защите мне, как презренному чужаку, было отказано. Да и едва ли можно было рассчитывать на другой исход дела в столь тёмное время в столь тёмном уголке планеты Земля. Я умру уже завтра – преступником в глазах жителей Грэйпвича. Но если читатель этих строк оправдает меня в своих мыслях, то для человечества ещё не всё потеряно. Ку Ру’лхтаг сильны, но они слишком самоуверенны. Я искренне верю, что их можно победить, поэтому заклинаю вас, все те, кто открыл для себя страшную истину – не сдавайтесь. Оглядитесь вокруг, присмотритесь внимательно. Возможно, они уже рядом. Но пока вы способны признать право на жизнь и счастье тех, кто чистит ваши ботинки, кто стирает ваше пальто и чинит ваш автомобиль, пришельцы не возьмут верх над нашей неразумной расой.
Автор:
Вадик Тимошин
Вадик Тимошин, спасибо.
«я был арестован первым же полицейским патрулём, а уже через месяц мне был вынесен смертный приговор, ибо на суде в защите мне, как презренному чужаку, было отказано». Вот эти вот нелогичные моменты всё портят. С какого фига смертный приговор? Ладно бы, нашёлся какой-нибудь таинственный свидетель преступления, почтенного возраста в сером костюме и дорогих очках.))