В октябре 1932-го судьба распорядилась так, что мне пришлось покинуть дом своих родителей, приютивший меня на три дюжины без малого лет, и отправиться в туманные леса Грэйпвича, что с точки зрения анатомической можно было бы сопоставить с желчным пузырём штата Мэн. Не особенно привлекательные места, где люди, исполненные практически осязаемой злобы, существовали только за счёт нескольких лесопилок, да парочки кафе с угрюмыми вывесками, где утоляли свой голод проезжавшие мимо путники. Кое-кто пытался открывать магазинчики, но подобные предприятия очень скоро разорялись, пополняя ряды бродяг, коими кишели улицы городка в тёплое время года. Относительно тёплое, стоило бы сказать, ибо у редких гостей Грэйпвича зачастую создавалось впечатление, будто здесь никогда не восходит солнце, будто сумрак навеки пленил сутулые ряды низких домиков, похожих более всего на могильные камни, под которыми всё ещё пытаются обмануть смерть малоумные отпрыски человеческого рода. Впечатление это не слишком расходилось с явью, чью мертвенно-бледную кожу тонким покрывалом обнимала серая мгла, кою лишь на несколько дней прорывали лучи солнца, обессилевшего в гнетущей атмосфере городка. Туман порождал зловещие тайны, терзая разум каждого, кто не был рождён в этих местах. Те же, кто слился с мраком, наполнявшим прошлое и настоящее Грэйпвича, слагали жуткие легенды о том, как серая пелена время от времени пожирала людей, будто была кровожадным божеством, гнев которого могли ослабить лишь регулярные жертвоприношения. Многие жители городка на полном серьёзе верили в подобные истории, страх преклонял их колени перед зловещим туманом, заставляя как можно реже показываться на улице.

Мои родители, к счастью моему, были, в отличие от большинства жителей Хорвестауна, что неподалёку от Аркхэма, лютеранами, и страха перед мистическими силами во мне не воспитывали, равно как не заставляли ожидать Страшного Суда в стенах воскресной школы. Быть может, это сыграло решающую роль в том, что произошло со мной тем памятным вечером. Вечером, навсегда поселившим меня в обители для умалишённых, ибо поверить в мою историю не осмелился ни один служитель закона. Мои слова заставляли их дрожать, капли холодного пота выступали на их лбах, высота которых не позволяла разуму воспламеняться от искр суеверий. Но полиция предпочла заточить меня в бастион безумия, вместо того, чтобы проверить мои слова. Может статься, детективы просто не желали ступать во мрак человеческого незнания, который до недавнего времени надёжно защищал мой разум от терновых шипов истины, разрывавших плоть и душу, будто бы сковавшего мою волю ужаса было мне мало. Теперь я уже никогда не посмотрю на звёзды глазами мечтателя, не найду в них очарование костров иных миров, ибо миры эти протянули свои отвратительные ложноножки к той части вселенной, где беззаботно обитает род людской. Отныне я боюсь звёзд.

Но вначале этой пугающей истории мне казались забавными рождаемые молвой чудовища, будто бы обитавшие в лесах Грэйпвича. Каждое из них было наделено четырьмя небольшими крылышками (очевидно, чтобы иметь возможность почти бесшумно летать в тумане), хоботком для протыкания мягких человеческих тел и высасывания из них крови, и восемью щупальцами, выпиравшими из шароподобной головы в месте произрастания хоботка (вероятно, для захвата жертвы). Морфология эта больше всего напоминала мне неестественное смешение комара и осьминога, и появлявшиеся время от времени в Грэйпвичских газетах изображения этих существ (сопровождали они зачастую просто немыслимые небылицы, записанные со слов тех, кто якобы имел несчастье встретить описанные создания во мгле), походили скорее на нелепые карикатуры, нежели на что-то устрашающее. Я не мог сдержать улыбки, когда увидел в руках сидевшего напротив меня пассажира в автобусе, что вёз меня в Грэйпвич, газету, на первой полосе которой красовалось «чудовище», а заголовок говорил о том, что городской туман вновь затребовал жертву. Далее, насколько я успел прочитать, следовал рассказ о том, как увлекавшийся опиумом молодой человек поздно вечером шёл со своей дамой, когда вдруг из тумана появилось нечто и схватило несчастную спутницу рассказчика. Хоботок проткнул её тело, кровь попала на юношу, словом, обитавшее в лесах Грэйпвича зло вновь дало о себе знать. Для меня не составляло труда мысленно окончить историю: молодой человек непременно будет обвинён в убийстве своей спутницы и направлен на принудительное лечение в клинике для душевнобольных, а простодушный люд, способный уверовать в любую небылицу, будет с ещё большим страхом взирать на туманные улицы городка.

— А всё из-за бреда, рождённого одурманенным наркотиком разумом, — сказал я вслух, сам того не заметив.

Не привлеки моя реплика внимания того, в чьих руках была эта газета, может статься, оная не стала бы отправной точкой моего путешествия в мир кошмаров. Но пассажир – полноватый седой мужчина с изящными бакенбардами, в дорогих (по всей видимости) очках, в сером костюме, дополненном бежевой рубашкой с безупречно накрахмаленным воротником – оторвался от чтения и пристально взглянул на меня. Человек был явно не простым, мне подумалось, что он вёл успешные сражения на поле какой-нибудь науки, и, как впоследствии оказалось, я был близок к истине.

— Такие смелые слова может позволить себе человек науки, лишённый страха перед церковью и Богом. Либо не ведающий, что говорит, осёл – сказал он со снисходительной улыбкой, с какой родитель обыкновенно выслушивает всяческие глупости, слетающие с уст чада. – Вы не в Скинблэйзстоун случайно направляетесь? – так назывался университет, находившийся в получасе езды от Грэйпвича.

По причине, мне неведомой, в этом захолустном светоче знаний ковали юные умы именитые профессора, такие как Гэбриэл Эркхарт, близкий друг моего отца. Благодаря профессору Эркхарту я выбрал путь знания, не отягощённого страхами перед древними проклятиями и духами, заточёнными в окаменелых останках былого величия стёртых в пыль империй. Впрочем, археология, ставшая моим основным занятием, в большей степени предполагала работу с древними фолиантами, чем я и занимался до того момента, как в мою жизнь вторгся Грэйпвич. Я рассчитывал ворваться в учёное общество со своим кропотливым исследованием Убейдского времени загадочной шумерской цивилизации, для которого был свойственен небывалый экономический подъём, потому горел желанием пойти по следам Тейлора и найти Эриду, один из древнейших шумерских городов, обретший жизнь в ту эпоху. Но моё финансовое положение было таково, что я не мог позволить себе даже билет на корабль, способный пересечь Атлантический океан. По чести говоря, прибытие моё в туманный городок имело в большей степени корыстные мотивы, ибо в деле моего покойного брата я видел не столько продолжение его истории, сколько источник собственного дохода, способный претворить мою мечту в жизнь.

— К несчастью, вынужден вас разочаровать, — ответил я, покачав головой. – Я не вхож в профессорский состав этого славного заведения, и совсем к тому не стремлюсь. Мне бы хватило места в Мискатоникском университете, когда мой труд будет завершён и опубликован, а добытые мной осколки величественного прошлого шумеров – помещены под стекло в музее Аркхэмского исторического общества. Дэниэл Гринуэй, пока ещё не реализовавший себя археолог.

— Итан Розуэлл, я владею Грэйпвичской библиотекой, – собеседник протянул мне свою пухлую руку, и у меня не было оснований не пожать её. – В вашем возрасте, Дэниэл, неплохо бы уже реализоваться.

— От этого «неплохо бы» меня, к сожалению, отделяет несколько тысяч долларов, – ухмыльнулся я. – Не знал, что в Грэйпвиче есть библиотека. Мне всегда казалось, люд в этих местах такой дремучий, что едва ли умеет читать.

— Типичное заблуждение зазнавшегося жителя большого города. В Грэйпвиче вы найдёте великое множество собеседников, чей интеллект даст фору вашему, достаточно лишь поискать в нужном месте. И в моей библиотеке никогда не бывает пусто – каждый день «дремучий люд» приходит в этот храм знания в поисках неуловимой истины, с неутолимой жаждой открывать миры. А вот какая жажда привела вас, мой дорогой Дэниэл, в этот тихий городок, мне неизвестно.

— Что ж, – пожал я плечами, – мне нечего от вас скрывать, мистер Розуэлл. Я прибыл с тем, чтобы принять во владение кафе моего брата, почившего неделю назад. Думаю, это поможет мне в скором времени накопить сумму, достаточную для того, чтобы предпринять путешествие через океан. И тогда я найду Эриду, можете не сомневаться.

— Я нисколько в вас не сомневаюсь, Дэниэл, – улыбнулся Розуэлл. – Просто довольно странно видеть человека, меняющего книги на кассовый аппарат. Впрочем, в наше нелёгкое время меня ничто не удивляет. Как умер ваш брат? Он жил здесь, в Грэйпвиче?

— Ваше любопытство при других обстоятельствах заставило бы меня отнестись к вам с некоторым подозрением, – сказал я, мельком глянув в окно. До пункта назначения оставалось совсем немного, я понял это по туману, ставшему настолько густым, что, казалось, он мешает движению нашего автобуса. – Впрочем, я отвечу на ваши вопросы. Да, мой брат Ангус был жителем Грэйпвича в течение пяти лет. А причиной его смерти стал сердечный приступ. Не бойтесь, комары со щупальцами здесь ни при чём, – добавил я с усмешкой.

— Как знать, – пожал плечами мой собеседник. Я поискал в его глазах искорки иронии, но, к ужасу своему, не нашёл. Неужели он искренне верил в произнесённые им слова? Неужели его разум исказили проклятые небылицы, столь обожаемые газетчиками? – Вам ведь ведомо, что страх тоже может остановить сердце человека. Впрочем, не мне судить о том, почему вы лишились брата.

— Позвольте в этом с вами согласиться, – кивнул я. – Хоть я и не был свидетелем тому, как Ангус покинул сей бренный мир, я уверен, что его сердце пронзило копьё переживаний по поводу разрыва с невестой и его последствий. Вся наша семья желала этого брака. Вся, кроме Ангуса. Он воспротивился воле отца и матери, сказав об этом Элианоре. Это был весьма безрассудный поступок – вы ведь знаете, какое влияние имеет семья Ланкастеров в Штате. Готов поспорить, они даже держат несколько спикизи, совершенно не страшась полиции. Кафе Ангуса было атаковано проверяющими всех мастей, однако мой брат не сдал позиций и сохранил своё дело так, что я могу немедленно рассчитывать на прибыль. Печально, что это стоило ему жизни, и что я не смог приехать на его похороны. И что не был рядом с ним, когда недуг приковал его к постели, откуда его забрали ангелы. Надеюсь, что ангелы, – мрачно произнёс я и отвернулся к окну, тем самым давая Розуэллу понять, что не намерен продолжать столь нелепую беседу.

— Хочется верить, что у этих ангелов было не по четыре крыла, и они не были похожи на осьминогов, внезапно возомнивших себя комарами, – Розуэлл позволил себе дерзость открыто насмехаться над моей убеждённостью в том, что рождённые молвой чудовища не обретали – и никогда не обретут – осязаемую плоть. Плоть, способную умерщвлять по-настоящему. – До которого часу обычно работает заведение вашего покойного брата, Дэниэл?

— Мне начинает казаться странным то, что вы так много спрашиваете о деле Ангуса, — я уже не пытался скрыть своё недовольство в тумане вежливых речей. – Вы действительно вознамерились найти в его смерти следы этих ваших чудовищ?

— Ну что вы, разумеется, нет. С моей стороны было бы не слишком вежливо оскорблять ваше видение окружающего вас мира, сколь бы однобоким оно мне ни казалось. Я попросту голоден, и не отказал бы себе в удовольствии ознакомиться с кухней теперь уже вашего кафе. Мы, кстати, почти приехали.

Я выглянул в окно и нашёл подтверждение словам моего собеседника: автобус как раз проезжал мимо едва заметной деревянной таблички с выжженной на ней без особенных изысков надписью «Грэйпвич. Население 1261 человек». Самого городка видно не было из-за пелены тумана, похожей на растворённую в осеннем воздухе границу миров, за которой ждала пугающая неизвестность. Неизвестность, дающая начало непреодолимому животному страху, вызванному ограниченностью человеческого мышления, неспособностью его воспринять непривычное и неправильное путём отречения от земного опыта. Эта темница собственного сознания, о которой так много говорит Гуссерль – истинное проклятие человеческого рода, много страшнее изгнания из райского сада.

— Не могу обещать многого, я ведь ещё сам там не был, – сказал я. – Но хоть какой-нибудь ужин я вам устрою, при условии, что вы больше не будете поднимать тему моего брата и комаров со щупальцами.

Розуэлл кивнул. Сразу же по прибытии на вокзал, более походивший на склеп, десятилетиями терзаемый безжалостными когтями времени, мы направились в «Розалину». Изучая историю рода человеческого, я прочно уверился в том, что наследство редко бывает не роковым. Долги, раздоры, призраки – они всегда идут бок о бок с тем, что человек получает будто бы компенсацией за смерть близкого человека. Порою, наследники сами прерывают век богатого родственника, обрекая себя на вечные муки в Геенне Огненной, и в этом тоже слышен глас рока. Мои надежды на то, что кафе Ангуса станет исключением, были тщетными и недостойными холодного расчётливого разума, который я считал главным своим инструментом в постижении законов Вселенной. Я уподобился посетителю игорного клуба, напуганному проигрышами других, но искренне верящему, что лично ему удача улыбнётся. Но удача – это миф. Жизнь течёт так, как она течёт потому, что мир вокруг нас – это данность. Это отлаженный механизм, работающий по определённому математическому закону, который, уверен, в скором времени разгадают светила современной науки. В этом механизме никакой удачи быть не может, а природа оной вероятнее всего в чувственном восприятии человеком того самого закона, в неспособности постичь разумом то, на что указывают ощущения. Человек ждёт события где-то внутри себя, неосознанно, и если ожидание оправдывается, он называет это везением. А ведь в действительности он лишь интуитивно приблизился на долю шага к пониманию уравнения, согласно которому Вселенная существует.

Когда я отправился в своё путешествие в Грэйпвич, «Розалина» представлялась мне убогой харчевней, куда едва ли позволит себе зайти человек, уважаемый другими и уважающий себя сам. Нужда несколько раз заставляла меня посещать подобные заведения, более всего напоминавшие загон для свиней, визжащих от предвкушения очередной порции помоев. Каждый раз я испытывал омерзение, и, узнав, что бизнес бедного Ангуса достался мне, я невольно содрогнулся. Одно дело быть поедателем помоев поневоле, совсем другое – кормить этих самых поедателей. Я опасался, что моя брезгливость не позволит мне вести дела, однако желание как можно скорее отправиться к Эриде было много сильнее, нежели моя врождённая нелюбовь к грязным снаружи и внутри простолюдинам.

Но я ошибся. «Розалина» была небольшим, но уютным и опрятным кафе, освещённым несколькими дюжинами свечей, создававшими приятный сумрак, не переходивший ту грань, за которой посетитель ощущал бы себя узником сырого подвала. Десять столов были расставлены не без выдумки, образуя узор, похожий на звезду, а великолепные сиреневые скатерти вполне могли сказать о том, какие здесь бывали посетители. Не думаю, что кто-либо стал бы стелить скатерти, зная, что их в сей же миг зальют мясной подливкой далёкие от культуры дикари.

У дверей кафе нас встретил Винсент Фарелл, душеприказчик моего брата, которому я загодя послал телеграмму о своём намерении приехать в Грэйпвич и принять «Розалину» во владение. Этот невзрачный человечек небольшого роста, с короткими пухлыми ручками и жидкими усиками, производил впечатление человека, знающего своё дело – было что-то такое во взгляде его необычайно больших глаз. Взгляд этот вселял уверенность в том, что Фарелл не наживётся на вашем горе, что он не возьмёт ничего сверх своего гонорара. Теперь такое было редкостью, каждый пытался выжить в тёмные времена Великой Депрессии. Я искренне надеюсь, что небесные судьи будут снисходительны к ныне живущим, когда век оных на земле подойдёт к концу.

— Наконец-то вы прибыли, мистер Гринуэй, – вымолвил душеприказчик, протянув мне руку. Последовало не слишком крепкое рукопожатие – я боялся повредить его маленькую ручку. Фарелл повернулся к Розуэллу. – А вас я знаю. Вы – хозяин здешней библиотеки, не так ли?

— Совершенно верно, – с улыбкой кивнул Розуэлл. – Похоже, мне выпала честь стать первым посетителем «Розалины».

— Что ж, сейчас только подпишем необходимые бумаги, и заведение будет в распоряжении мистера Гринуэя. Вас представить работникам или вы предпочитаете сделать это самостоятельно? – эта фраза была адресована мне.

По выражению лица Фарелла я понял, что знакомить меня с поварами и официантами ему хотелось меньше всего на свете, посему поспешил заверить, что не намерен тратить его время на подобные мелочи.

— Что ж, тогда позвольте вашу подпись здесь и здесь, – мы прошли внутрь кафе и сели за один из столиков. Все бумаги Фарелл уже держал в руках, очевидно, он достаточно долго ждал моего прибытия и не желал тратить даже доли секунды сверх того, что полагалось для завершения наших с ним дел. — Банковские счета переписаны на ваше имя, кредиторы уведомлены о том, что теперь вы хозяин «Розалины», будьте готовы к их скорому визиту. А теперь, мистер Гринуэй, я вынужден вас покинуть. Искренне желаю вам успеха, – с этими словами душеприказчик поднялся и торопливо направился к двери заведения. Пара мгновений – и нестерпимо резкий запах его парфюма, на который я поначалу не обратил внимания, покинул здание вместе с ним.

Едва мужичонка выскочил за дверь, передо мной, будто по слышимой им одной команде, выстроились в шеренгу верой и правдой служившие моему брату люди – два повара, клерк, три официанта и уборщик, все мужского пола (Ангус полагал, что женщины в большинстве своём работники неважные, он даже не рассматривал их кандидатуры). Магическое число «семь». Может, эта магия держала «Розалину» на плаву? Впрочем, подобные мысли нужно гнать из своей головы, ибо никакой магии нет, есть лишь наука, которая рано или поздно прольёт свет на каждый тёмный уголок нашего мира и изгонит всяческое мракобесие во тьму забвения, где ему подобает быть. Любая вера в потустороннее есть производная от человеческой лени, от нежелания изучать подлинную природу вещей, применяя инструменты точных наук без упования на чудеса. Гораздо проще поверить в магию, чем разоблачить её.

— Позвольте мне представить себя, господа, – сказал я без излишнего пафоса. – Меня зовут Дэниэл Гринуэй, теперь я владею этим кафе. Я искренне надеюсь, что дела «Розалины» будут идти так же хорошо, как шли до меня, и говорю вам, что намерен приложить к этому все свои усилия. А теперь назовите каждый себя и скажите, можем ли мы с мистером Розуэллом рассчитывать на ужин, пусть даже скромный?

Каждый из стоявших в шеренге назвал своё имя и род занятий, после чего Джон Беккет, один из поваров (второй представился Ричардом Мором) сообщил мне, что совершенно случайно на кухне перед самым нашим приходом обнаружилась лишняя утка, и если мы соизволим немного подождать, он приготовит и подаст её в лучшем виде. Такая услужливость мне была не по нраву, ибо в любом из прожитых человечеством веков пытливый ум может отыскать множество примеров тому, как самый услужливый самым первым же предаёт. Но если бы я отказал Беккету в удовольствии произвести на меня хорошее впечатление, выглядело бы это так, будто я брезговал кухней своего же заведения. Едва ли это можно назвать хорошим началом моего правления в этом крохотном королевстве. Я поспешил поблагодарить Беккета за столь изящное решение вопроса с ужином и уселся за один из столиков. Розуэлл устроился напротив меня.

— Нет врагов страшнее тех, кто услащает твой слух ласковыми речами, — с улыбкой произнёс Розуэлл. – Не дословно, конечно, но, думается, очень к месту.

— По крайней мере, такие, как он, делают историю, – сказал я. Официант (назвавшийся Томасом Мэлоуном) поставил перед нами две чашки кофе, сваренного, видимо, незадолго до того, как мы прибыли. – Оставаясь в тени, повелевают солнцем. Если вдуматься, зачастую такие льстецы спасали свой народ от тиранов своими подлыми заговорами, едва ли осознавая значение вовремя поразившего цель кинжала.

— Главное, чтобы этот кинжал однажды не поразил вас, Дэниэл. Было бы весьма печально узнать о том, что вы покинули мир живых, так и не добравшись до Эриды, – Розуэлл повесил паузу с тем, чтобы сделать глоток чарующего своим ароматом напитка. – Да, коль скоро вы изучаете шумеров, вы наверняка знакомы с их легендами и преданиями?

— Я предпочитаю изучать прах и окаменелости. Пусть говорят они менее охотно, однако в их речах больше истины, нежели в чьих-то сказаниях. Грэйпвич, к примеру, тоже начинает обрастать легендами, но ведь это не значит, что через тысячи лет здесь будут искать останки этих ваших «комаров».

— Вы слишком привязаны к материи, мой друг. Если проводить аналогии с Библией – в начале любого этноса всегда Слово. Камни мертвы, а предания живы всегда. Они позволяют понять, как люди мыслили в те дремучие века, да и были ли те века дремучими. Имеющий незамутнённый предрассудками разум всегда отыщет в легендах зерно истины, восстановит абрисы событий, которые породили эти легенды. Неужели у вас никогда не возникало желания погрузиться в живой мир древности, а не сдувать пыль с его надгробий?

— Да будет вам известно, мистер Розуэлл, что в Убейд шумеры ещё не имели письменности. Были, конечно, какие-то рунические знаки, но современной науке их смысл непонятен. Это значит, что в «живой мир» тех лет мы погрузиться не сможем. А более поздние пересказы всегда полны чистого вымысла, уж им-то верить точно не следует.

 — Дэниэл, Дэниэл… – покачал головой Розуэлл. – Ваша уверенность в том, что вам известны все тайны Вселенной, просто умиляет. А ведь вы ошибаетесь, как любой гордец. Сэр Артур Уивер, чей гений по непонятной причине так и остался в тени более традиционных историков, расшифровал значительную часть Убейдских знаков, и даже сумел перевести одну из древних легенд, что была начертана на каменных плитах, найденных им в начале века в одной из экспедиций. Судя по его дневнику, он наткнулся на некую конструкцию в форме параллелепипеда близ Дамаска, которую он отнёс по многочисленным признакам к шумерской цивилизации. На внутренней стороне плит этой конструкции было нанесено множество символов, характерных для Убейд. Уивер потратил несколько месяцев на расшифровку плит, до того дня, когда внезапно налетевшая буря уничтожила место раскопок, снова похоронив древние тайны. Уивер чудом спасся и записал в своём дневнике всё то, что ему удалось выяснить. Он наткнулся на легенду о Гашаал, «пожирателях жизни», расе, пришедшей на нашу планету со звёзд. По описанию они очень похожи на тех чудовищ, о которых говорят в Грэйпвиче…

— Позвольте! – запротестовал я. – Вы ведь не собираетесь снова убеждать меня в том, что эти ваши «комары» существуют на самом деле?

— Разумеется, нет. Я лишь хочу обратить ваше внимание на то, что предания редко возникают на пустом месте. В записях Уивера говорится, что Гашаал спускались на птицах из тумана, тем самым скрывая себя от человеческих глаз. Удивительно похоже на Грэйпвич, не находите? Но это ещё не самое интересное. Гашаал, судя по всему, всего лишь рабы. Их хозяева – Ку Ру’лхтаг, называемые также «звёздными мудрецами»…

— То есть, Гашаал – это нечто вроде пса на поводке? – перебил я. Я не желал верить в то, что говорил мне Розуэлл. Подобные сказки ещё с университета вызывали во мне отвращение, хотя вполне возможно, что я прятал под этим отвращением свой страх перед кем-то более великим и могущественным, нежели человек. – Почему же ваши «мудрецы» спускают их на людей?

— Ку Ру’лхтаг изучают человеческую расу, косвенно направляя её по пути разума. Стараясь скрыть своё пребывание в нашем мире, они прячут свой облик под искусственной оболочкой, которую изготавливают из плоти и крови. Плоти и крови, которую добывают для них Гашаал.

— Звучит довольно жутко, – сказал я, поискав глазами Мэлоуна. Тот зашёл на кухню минут десять назад, но так и не вышел. Зал кафе был зловеще пуст, если из него аккуратно вырезать наш столик. Эта пустота поселила во мне смутное чувство тревоги, не желавшее подчиниться воле разума. – Разве мудрецы не должны быть более… Более гуманными?

— Мы забираем плоть у тех, кто не имеет ценности для человеческого рода. Праздные гуляки, прожигатели жизни, рабы винной бочки – разве они способны дать что-то значимое для будущих поколений? Разве нужны вашему виду те, кто, не желая творить великое, довольствуются ролью навозного жука, не способного думать ни о чём другом, кроме как о насущном хлебе?

— Жизнь человека ценна сама по себе, – парировал я. – Согласен, наша история опровергает это утверждение, но… – внезапно я осознал, что сказал Розуэлл, тотчас покрывшись холодным потом от ужасающей догадки, вспыхнувшей в недрах сознания. – «Мы»? Вы сказали «мы»?

— Мы, мой дорогой Дэниэл, – Розуэлл снова улыбнулся, но теперь его улыбка была на несколько Фаренгейтов холоднее. – Я принадлежу к расе Ку Ру’лхтаг, и, некоторое время понаблюдав за тем, как вы мыслите, готов сделать вам весьма интересное предложение. Вы ведь исследователь, и наверняка не откажетесь присоединиться к нам в изучении других миров и населяющих их разумных существ?

— Зачем? – я едва мог говорить. – Зачем вам человек? Вы ведь наверняка продвинулись дальше нас по пути прогресса, коль скоро можете перемещаться в космическом пространстве и создавать органические формы.

— Мы не обладаем столь удивительным мозгом, Дэниэл. Мозгом с таким гигантским резервом. Мы попытались задействовать этот резерв у первого примкнувшего к нашему обществу представителя вашего рода. Результат превзошёл все наши ожидания. Вы назвали бы такого человека гением, но для нас он и подобные ему – весьма ценные помощники в деле изучения Вселенной.

— Подобные ему… – прошептал я.

— Да, Дэниэл, с нами бок о бок трудятся тысячи отобранных нами людей – разумеется, те, кто приняли наше предложение. Вы не будете чувствовать себя изгоем. Итак, ваше решение?

— Чушь какая-то… – пробормотал я и встал из-за стола. Сейчас мне меньше всего хотелось думать о том, не является ли бредом всё то, что сказал Розуэлл. О том, не брежу ли я сам. Мне страшно захотелось поговорить с кем-то ещё, хоть с тем же Мэлоуном, лишь бы убедиться в том, что никаких «звёздных мудрецов» нет, и Розуэлл – лишь плод моего воображения.

Я подскочил к двери кухни и отворил её. Лишь теперь, когда мой закат уже отчётливо виден, когда я уверен в том, что здесь, в обители умалишённых, я покину мир живых, мне ясно, что не стоило трогать ту злосчастную дверь. Что во Вселенной есть тайны, которым лучше так и оставаться тайнами. Что разум человека в масштабах космоса подобен разуму ребенка, и он никогда не примет то, что жители иных, более старых, нежели наш, миров, считают нормой. Вероятно, тогда бы я не увидел то, что заставило меня с диким воплем выскочить из кафе и бежать по туманной улице до тех пор, пока меня случайно не заметил и не сбил с ног полицейский.

Повар и официант были мертвы, их тела обхватили щупальцами два Гашаал, добывая плоть для очередного мудреца, пришедшего со звёзд…

Автор:

Вадик Тимошин